В краю стальных динозавров
Всё это лихорадочно вертелось у меня в голове, пока я давал показания и обдумывал план побега. А как не попытаться, риска-то нет - так и так пуля в затылок. Это надо же – пособничество врагам народа шьют. А сбежать и пожаловаться в высшую инстанцию – это шанс (глупей всего скрываться), ведь нельзя же считать, что кругом одни идиоты и враги народа, да и в Партию я верю, в её массовость, в её здоровое рабочее ленинское начало. Не могут не разобраться и не прекратить эти безобразия. Должны же увидеть. А вот из тюрьмы жалобы писать бесполезно — не верят у нас почему-то жалобам арестованных, нет такой традиции, - раз сидишь, значит враг, невиновного Советская власть, якобы, не осудит.
В смерть как-то всё же не верится, сижу и не чую чёрного ворона над головою, не хлопает он своими крыльями и не нарезает надо мною кругов. Хорошо, кстати, дышится, когда носоглотка не забита сырою глиною. Сам расстреливал, знаю. А куда денешься? Вы бы отказались? Ну, ну - видали мы смельчаков. Герои гражданской войны, доказанные храбрецы, полные кавалеры Святого Георгия, своих же боевых товарищей, не моргнув глазом, к расстрелу приговаривали (а может и моргали). Никто ещё у нас не отказывался, особенно, когда у тебя жена и дети. А что у них, тех, кого расстреливают, жён, что ли, и детей нету? Дурацкий вопрос, когда не философствовать о добре и зле, а выживать надо. Я что ли этот мир придумал? Когда вопрос ты или тебя – ответ ты, если не юродивый. А откуда юродивые в семьях рабочих? Один Иисууска, да и тот от папаши-пролетария открестился – я, мол, от бога. Просто к нам в НКВД не попал, тут бы попробовал на вопрос об отце пальцем в небо тыкнуть, ему б натыкали. Всех апостолов без единого серебряника сдал бы и петухов не стал бы дожидаться. Любил я таки библейские образы привлекать, не зря два года учил Закон Божий в младших классах нашей рабочей султановской школы.
Надежда теперь только на крепость рук, на удачу, на природный инстинкт самосохранения, ловкость и соображение. Во всяком случае сделаю всё возможное, чтобы совесть была чиста. Ведь что будет с моими милыми Маней и Ларой? Их же в лагерь загонят. А мы ещё ребёночка ждём, так мечтали о сыночке Юре. Хорош же я буду, если не всё для их спасения сделаю. Ведь Лару в детский дом отдадут. С этими её строгими карими глазёнками и редкой, но такой милой улыбочкой. Вырастет, и не будет знать своего отца, если ещё выживет, да и зачем ей такая жизнь, лучше уж умереть во младенчестве, когда ещё вовсе ничего не понимаешь. Вон у нас в Екатеринославе, в Султановке в 19-м какие-то бандиты ворвались в дом священника по соседству и всю семью, включая даже младенца, вырезали. Потом одного из них поймали, спрашивают перед расстрелом, а младенца - то, сволочь, за что? А, заодно, - отвечает серьёзно, почесав в затылке, - чего сирот-то плодить, - и ведь прав по-своему.
Нет, с батьки Махно пример брать надо, - сложением мелкий, а на поверку матёрый был человечище - не дался нашим в руки, ни силой, ни обманом. А ведь он меня, пацанёнка, на руки поднимал и дом моему бате, шикарный дом немецкого колониста подарил, да ещё плюсом две квартиры для сдачи. Когда я спросил у бати, а куда этот колонист делся, то отец посмотрел на меня строго, как будто я веду себя неприлично, и буркнул: «Куда, куда – в Германию уехал!»
Молодец был батька Махно, а только без моей тётки вряд ли бы человеком стал, так бы и крутил коровам хвосты или по тюрьмам за мелкий разбой ошивался. Это именно моя родная и любимая тётка Мария стала их гуляйпольскую ячейку литературой и оружием окормлять от екатеринославской ячейки анархистов.
Тихо было до того в Екатеринославе, хотя социал-демократы и эсеры вились тут годами. А анархисты в первые же месяцы такого шороху дали, что городовые из дому показываться боялись, а торговцы и фабриканты начали платить им деньги безропотно, лишь бы не убивали. Да и наводку на ту карету инкассаторскую из Екатеринослава дала Нестору и товарищам моя тётка. А потом и деньги помогала укрыть, которые предназначались для их общего святого анархического дела. Но засыпались, провокатора проворонили. Да и откуда опыт – тётке 22 года, Нестору 18-ть. Так и судили их в 1910-м в Екатеринославском суде вместе: Нестора Махно со товарищами и мою родную тётку, мамину сестру, Марию Михайловну Мартынову. Нестора приговорили к повешению, а её к пяти годам тюрьмы, так как лично в убийствах участия не принимала. Нестора не повесили, так как оставшиеся на воле товарищи по партии подсуетились и переделали ему дату рождения на год позже. А по возвращению с каторги, по дороге в Гуляй Поле Махно у нас в доме ночевал и мы спали с ним на полу в одной комнате. Больше всего поразили меня тогда его чёрные очки, никогда перед тем невиданные.
Глаза у батьки Махно так и искрились жаждой жизни и боя, хорошо помню. Не жалел ни других, ни себя и не сдался бы ни при каких обстоятельствах. Умственно, только жаль, был развит недостаточно, в плане образования и манер - не любил городов, офицеров и железных дорог, хотя и нахватался на каторге из классической литературы и бесед с образованными ссыльными. Да я и сам не Фридрих Энгельс, жить вот только хочется, а что в этом зазорного? Детей бы вот четыре-пять завести, детей больше всего люблю на свете и никогда от них не устаю - целыми днями могу с ними играть и ухаживать. Милейшие создания, ничего не может быть лучше. Сам ведь был старшим в пятидетной семье и помогал маме со всеми возиться, никогда не надоедало. Вот и хочу тоже не меньше четырёх-пяти, чтобы в старости они меня уже с их детьми, моими внуками окружали, а друг дружке помогали. А эти упыри, Лёвка с Крюковым, хотят меня мордой в глину. Нет, дёшево я им не дамся, попомнят они Андрюшу Фролова.
Такого типа мысли носилось в моей, уже не так надёжно сидящей головушке, пока я вымученно и тоскливо отвечал на все эти дурацкие Лёвкины вопросы:
— Кем и где вы были завербованы?
— Дитрихом Клейстом, агентом гестапо, в Берлине в марте 1933-года.
— Как вы оказались в Германии?
— Перешёл сначала польскую границу под Житомиром, а затем немецкую на лодке через Одер.
— Кто помогал вам в переходе через границу?
— Сергей Камаринский и Антон Шмутько по кличке Наруби Дров.
— Их адреса.
— Так, Камаринский из Житомира, улица Пионерская 2, а Шмутько не знаю.
Заливал я, не задумываясь, что гораздо естественней. А что по-вашему, я должен был ему доказывать, что не шпион? Разозлил бы только, а это ни в мои, ни в его планы не входило.
Тут, как назло, дверь открылась, и зашёл этот крепкий, широкоскулый, русоволосый приятель Скрыловецкого Крюков, тоже следователь, с открытым, мужественным лицом прямого скромного, вдумчивого и очень совестливого русского человека. Взглянул на меня с усмешкой и говорит: «Да чё ты, Скрыловецкий, на него смотришь, бей морду! Он, урод, наше звание и честь опорочил, он врагов и диверсантов фашистских покрывал, а ты с ним цацкаешься. Он у тебя ещё неделю запираться будет, а у нас план по шпионам не выполнен. На днях ведь долбили, почему это в Сумах уже сорок шпионов раскрыли, а у нас всего шесть, и это при недороде зерна и падеже скота. Скоро так самих в пособники запишут. Я сегодня за день двоих расколол, а тоже сволочи, запирались, корчили из себя. Мы, мол, один другого не знаем, мы будем жаловаться, мы будем жаловаться. А я посадил их рядом, хвать за волосы, да башками друг о дружку с треском, чтоб вывести на чистую воду. Так что ты думаешь? Раскололись, контры! Всё подписали, жалобщики. Вот это какие подлые твари, не зря товарищ Сталин извергами их прозвал. Они и есть самые настоящие изверги рода человеческого и ещё запираются. Вот каких гадин мы на груди своей пригрели, хлебом народным кормим. Особенно этих, кто в партию пробрался, как твой Фролов, так он ещё, контра гунявая, и в органы пролез, чтобы нам здесь палки в колёса ставить, и вредителей фашистских покрывать. Не церемонься, Лёв, дай ему в морду, как нас товарищ Ежов учит, тресни ему хорошенько! -
Было заметно, что чистоплюя Скрыловецкого это предложение не особенно окрылило, не был он замечен ни в занятиях боксом, ни вообще в физкультуре, но не мог же он показать себя слабаком. Скрыловецкий встал, смутился, зашёл ко мне нерешительно слева, и, с размаху, сунул своим сухеньким и каким-то дряблым кулачёнком в ухо, отчего, я, не будь дурак, брыкнулся, как сноп на пол, охнул и закрыл лицо руками. Не зря я прозанимался пару лет в драмкружке у известного у нас в городе ещё в царское время артиста Людвига Людвиговича Людвигова, удар-то ведь был детско-юношеский. “А ничего, у тебя, брат, битка, никогда бы не подумал...” – удивился силач-Крюков, и с энтузиазмом продолжил: «А дай-ка, я тебе покажу, как по-настоящему морду бить надо. Ну-ка, вставай, Фролов, вставай, морда фашистская, я те щас, контра гунявая, челюсть сворочу! -
Эта его идея не показалось мне особенно привлекательной, Крюков был на редкость быстр и силён. Но, к счастью, задетый за живое, Скрыловецкий, которому столь удачный нокаут придал уверенность в своих силах, ответил на удивление резко:
— Жену свою, Крюков, учи щи варить, а не меня. И нечего тут хвастать, у меня тоже сознаются, не хуже тебя работаю. Своим врезай сколько влезет, а у меня этот артист и сам сознается, не правда ли, Фролов? Ты же петь умеешь? Вот и спой на бис для протокола...
(Отрывок из книги
«В краю стальных динозавров»
Автор книги:
Андрей Фролов)
|